АЛЕКСАНДР
ДОБРОВИНСКИЙ:

Многих ли адвокатов вы знаете? Нет-нет, мы имеем в виду не тех адвокатов, которые ежедневно разводят, делят имущество и определяют, с кем будет жить чадо. Мы о людях — символах профессии, которые определяют вектор ее развития. Одного вы точно знаете. Его вообще все знают. Это Александр Добровинский — маэстро адвокатуры, да еще и писатель, лектор, коллекционер и гедонист, у которого с жизнью давно сложилась взаимная любовь.

ОБЩИЙ ЛЮБИМЕЦ

— Александр Андреевич, вы любите давать интервью?

— Понимаете, какое дело: у меня есть такая интересная черта характера — всё, что я делаю, я люблю. А когда я что-то не люблю, то начинаю вдумываться в это и начинаю любить. Очень хороший у меня характер. Так повелось лет с 19, когда я ненавидел бриться, а потом решил, что это будет самый лучший момент моего дня.

— И что, эта схема всегда безотказно работает?

— Да.

— И правда, чудесный характер! Тогда начнем. Расскажите о своем детстве, о своей семье.

— Для этого нам не хватит одного интервью.

— Давайте широкими мазками, самое основное.

— Я был общий любимец огромной семьи. Мой отец скончался, когда мама была мной беременна. Меня все обожали, потому что я был вылитый папа. И так меня воспитывали, что не любить меня было невозможно. Я делал людям комплименты, говорил всем только хорошие слова. И так я себе рос, рос. Из меня хотели сделать гинеколога или биохимика. Но все сложилось иначе: я поступил во ВГИК.

Мое детство прошло, можно сказать, в музее, потому что вся семья собирала антиквариат. Я даже спал под картиной голландского художника размером 3 на 4 метра, изображающей батальную сцену.

— Вы, наверно, плохо тогда спали.

— Я очень боялся, что она на меня упадет. Она, кстати, упала, но позже, когда я уже был взрослый. И накрыла нас с девушкой.

Я с детства присутствовал при всех обменах, куплях-продажах, которые происходили в моей семье. Это помогло мне в жизни. В трудную минуту я шел на блошиный рынок и обязательно находил там что-то, что через полчаса мог перепродать в 2 раза дороже.

НЕ АКТЕР

— Как вы оказались во ВГИКе?

— Совершенно случайно.

— Проходили мимо — решили заглянуть?

— Практически так и было. Я шел сдавать документы в МГУ на биофак...

— То есть туда, куда вас определила семья?

— Да. Меня вообще никто не спрашивал. Я проучился несколько лет в математической школе, потом меня перевели в биологическую, где я понял, что биологию ненавижу совершенно, меня трясло от нее.

— Значит, биологию полюбить все же не удалось?

— Абсолютно. Так же, как медицину. Когда мне говорили, что я буду последователем благороднейшей профессии в мире, что я буду доктором и, конечно же, профессором гинекологии, единственное, что меня прельщало, это разные фантазии. Когда я видел молодую Эдиту Пьеху, мысли о том, что, в общем-то, это неплохая профессия, мелькали. Но на этом все, никакого желания, никакого интереса.

— И вот вы идете подавать документы в МГУ...

— Да, и по дороге встречаю своего приятеля, с которым мы дружим до сих пор и вспоминаем тот случай. Он мне говорит, что едет во ВГИК, что у него там всё схвачено, и он железно поступит. И предлагает мне съездить с ним, мол, он быстро отдаст документы своей знакомой, а потом поедет со мной. На том и договорились.

Когда мы приехали на ВДНХ и подошли ко ВГИКу, вышла старушка (тогда мне так показалось, ей было лет 30, а мне-то 17, я сразу после школы), расцеловалась с моим товарищем и забрала документы. У нас обоих. Потому что мы оба держали папки с документами в руках. Сказав «сейчас приду», дама скрылась в стенах здания.

Я стоял как вкопанный. Через полчаса она вернулась, дала нам какие-то талончики и сказала, когда экзамены.

Я пришел домой. Здесь надо пояснить, что с детства меня научили не обманывать. Дедушка спросил, сдал ли я документы, я, естественно, ответил, что сдал. Это же была сущая правда. Потом пошли экзамены... Я сдал все предметы, получил четыре пятерки. Самое смешное, что Гришу не взяли на дневной, только на вечерний, и его папа в срочном порядке организовывал ему отмазку от армии. А меня взяли на дневной, на экономический факультет.

Когда я пришел домой и сообщил, что поступил, дедушка сказал, что мой папа все видит на небесах, поэтому мы должны устроить праздник по такому важному случаю. К нам на дачу были вызваны все родственники, какие только могли приехать: из Москвы, Ленинграда, Одессы, Киева — и посередине застолья дедушка как патриарх семьи молвил: «Ну, Сашенька, покажи студенческий».

Это был сложный момент в моей биографии. У меня не было еще студенческого, но у меня был приказ о зачислении. Там было написано: «Зачислить такого-то на экономический факультет Всесоюзного государственного института кинематографии», подпись ректора Ждана и печать. Я решил, что помашу этим приказом перед родственниками, а в руки не дам. Но дедушка был человек умный. Он сказал: «Ну, Сашенька, давай я прочту». Забрал у меня бумажку и эти 2 строчки про «зачислить» он читал минут 40. Затем он снял очки, посмотрел на бабушку и сказал: «Вероника, наверно, мы с тобой что-то не то сделали в жизни. Мой внук будет артистом». Гости разом загалдели, все сразу пришло в движение. Мама сказала, что наконец в семье нашлась белая ворона. Я пытался объяснить, что буду не артистом, что я — будущий директор фильма, но это не произвело особого впечатления.

Мама сказала, что больше в этой стране ей делать нечего, и уехала навсегда. А я начал учебу во ВГИКе, влюбился и вообще никуда не хотел уезжать. Мама осела в Париже и присылала мне оттуда деньги, вещи. Я был очень модный, у меня была 3-комнатная квартира на улице Горького, теперь это Тверская. Вместо того чтобы ходить на экономический, я ходил на актерский. Я был любимчиком у Сергея Аполлинариевича Герасимова.

Так продолжалось 4 года. Мама регулярно, раз в полгода, присылала мне вызовы на ПМЖ в Париж.

— А куда же от такой-то вольной жизни?

— Так она мне еще и машину оставила. Семьдесят второй год, квартира, машина, я весь в модных тряпках, Дом Кино... Вы даже представить себе не можете, что это такое.

Так вот, когда я был на последнем курсе, пришло 2 письма. Одно письмо от мамы со стандартным приглашением на ПМЖ. Оно источало запах Шанели. Мама всегда душила свои письма. Второе плохо пахло и было серым. Это было письмо из военкомата...

У нас не было военной кафедры, поэтому нужно было идти сдаваться. И я как честный человек пошел в военкомат. Там сидел майор, такой вежливый (там все вежливые до присяги). Он говорит мне: «Вам очень повезло, вас приписали к тихоокеанскому флоту». А это, между прочим, на 3 года. Я говорю ему: «Извините, не пойдет». Он: «Как?!» И я объясняю ему, в чем дело.

У моей мамы была теория, что тонут только те, кто умеет плавать. В детстве и юношестве я заходил в море или океан по грудь, брызгал на себя водой, 2 раза приседал, и на этом водные процедуры заканчивались. Только недавно дети меня научили, и я немного держусь на воде. В общем, я признался майору, что не умею плавать.

На что он мне заявляет, что это все ерунда и что, когда сбросят с эсминца, поплыву как миленький. Я представил себе, как меня сбрасывают с какого-то непонятного слова, я до сих пор плохо себе представляю, что такое эсминец, и я посреди Тихого океана плыву.

— Тут вы поняли, что флот — это не ваше?

— Да, в целом армия — это не мое. Я вернулся домой, достал второе письмо и пошел оформлять документы. Через несколько месяцев я был в Париже.

ПАРИЖ — НЬЮ-ЙОРК — МОСКВА

— Париж принял вас как родного?

— Там все было не очень просто. Никто не ждал меня с неоконченным образованием, да еще и с ВГИКовским. Как только я подал документы на отъезд, меня выкинули с последнего курса, с госэкзаменов. Сначала у меня совсем не было работы. Потом я устроился ночным портье в небольшой отель и начал выяснять, что мне здесь делать. Конечно, Париж красивый, вещи продаются шикарные, музыкальные диски в свободной продаже, но надо было на что-то жить.

Я выяснил у своих знакомых, что самой престижной работой была государственная служба. Французы не очень инициативные люди, и госслужба их полностью устраивает: 14 зарплат, премии, пенсии. Эта традиция идет еще со Средних веков: старший сын шел на государственную службу: к королю или в армию, средний — в священники, а младший оставался на хозяйстве. С тех пор ничего не изменилось.

Работать на государство мне совсем не хотелось. Для меня это та же армия, а с ней у меня не сложилось.

Кроме этого во Франции есть еще 2 престижные профессии: доктор и адвокат. Про мое видение самого себя в медицине вы уже знаете, оставалась адвокатура. Я стал к ней присматриваться.

То, что я узнавал об адвокатах, мне очень нравилось: они независимы, умны, хорошо зарабатывают, их любят в обществе. Все мне понравилось в этой профессии. Кроме одного: я не имел к ней никакого отношения. И тогда я решил, что надо бы все попробовать, пока я молодой, и уехал в Америку, в Нью-Йорк.

Там я познакомился с одним очень известным адвокатом одесского происхождения, который уехал из России в 1924 году. Я попал к нему на работу. У него во Вьетнаме погибли оба сына... Он очень проникся ко мне, учил уму-разуму. Я никогда не забуду этого человека, он много для меня сделал.

Я учился у него, ходил на курсы. Однажды он мне сказал, что пора мне выбрать какую-то направленность. У него я перепробовал все. Я был и страховым юристом, и помощником криминального адвоката, и теперь нужно было определяться со специализацией. Я выбрал нишу адвоката по морскому праву. Я выяснил, что таких специалистов в мире человек 5, больше нет. Это очень сложный раздел права, это смесь из французского, голландского, испанского, английского, частично немецкого исторического права. Я твердо решил стать морским адвокатом. После того, как получил мастера в MBA, стал благополучно работать в Париже в крупной фирме. Так продолжалось до тех пор, пока мне один наш клиент, у которого был свой флот, не сказал, что он платит моей компании 10 000 долларов в день, а всю работу выполняю я и секретарша, и предложил мне переехать в Женеву на зарплату в 3000 долларов. Я взял и переехал.

А потом, когда началась перестройка, он начал летать в Россию и брал меня с собой. С 88-го года я стал здесь бывать, и в 92-м году переехал сюда, потому что видел, что Россия — страна огромных возможностей.

— Вы быстро адаптировались?

— Не сразу. Во-первых, у меня не было российского образования, поэтому я пошел учиться. Во-вторых, когда я рассказывал о том, что я корпоративный адвокат, меня спрашивали, кто это такой. В-третьих, западная адвокатура отличается от российской, это совершенно разные подходы. В Америке прецедентное право, у нас этого нет.

Так я сидел 3 года, собирал коллекцию, учился. Не было ни одного клиента вообще. Я тратил деньги, которые у меня были, и уже собирался с извинениями вернуться в Женеву к любимой женщине, как тут раздался звонок в дверь, зашел здоровый такой человек и спросил, знаю ли я, что такое толлинг. Я ответил утвердительно. Тогда он предложил мне слетать в Красноярск и рассказать кому надо, что такое толлинг.

Мы улетели в Красноярск, и там я познакомился со всеми будущими «лицами» Forbes. Я за 2 дня рассказал им, что к чему, и с этого, в принципе, началась моя работа в России. Я открыл юридическую компанию, которая давала советы.

МЕРИЛО УСПЕХА

— Вас называют самым успешным адвокатом России.

— Может быть.

— Как вы измеряете свою успешность? В каких единицах?

— Есть несколько мерил адвокатского успеха. Но самый главный только один, не придумали еще до сегодняшнего дня второго столь же важного показателя. Это, конечно, деньги. Второго мерила в нашем обществе в глобальном его понимании нет. Хорошо это или плохо, но это так.

Можно сколько угодно говорить об успехе, но если он не выражен в деньгах, это не успех. Теннисисты, гольфисты, актеры, бизнесмены — их успех измеряется в деньгах. Посмотрите списки Forbes. Там публикуются не те актеры, которым больше аплодировали, а те, кто больше заработал.

Вторая по важности вещь — это популярность, которая у меня, чего греха таить, есть. Не знаю, это от того, что я такой гениальный или... Нет, я все-таки гениальный.

На самом деле секрет успеха мне когда-то раскрыла моя жена. Я пришел домой, падая от усталости, потому что было 8 непростых встреч, заседание моего интеллектуального клуба «Табу», потом была какая-то телевизионная передача, где нужно было что-то говорить... В общем, я пришел домой в 2 часа ночи абсолютно без сил. Кому можно пожаловаться? Только собаке или жене. Сначала я пожаловался собаке, потом рассказал жене, как я устал. На что она мне сказала: «Послушай, ты же этого всегда хотел». И она была абсолютно права. Стопроцентно надо хотеть. Если ты этого хочешь, то все будет.

Другое дело, что свои хотелки надо реализовывать. Для этого уже нужно сознание, понимание, чего ты хочешь сделать, как ты к этому будешь двигаться.

— И у вас такое понимание сформировалось сразу, как только вы решили стать успешным адвокатом?

— Да, в общих чертах.

— И никаких сомнений? Никакой ломки сознания?

— Понимаете, тут надо вернуться к тому, с чего мы начали. У меня очень хороший характер. Для меня это большая помощь. Если мне что-то не удается, я не воспринимаю это как какую-то колоссальную жизненную потерю. Я много терял: деньги, друзей, активы. Для меня это новый эксперимент, надо идти дальше. Я 3 года сидел без работы, и я прекрасно себя чувствовал.

Путь к успеху я выстраивал очень сознательно, зная точно, как и куда я хочу прийти.

— А как насчет выигранных дел? Победа может быть мерилом успеха?

— Так она же тоже монетизируются. Выигранные дела — это деньги. Более того других дел, кроме выигранных, быть не может. Я решил для себя так. Я так живу. Никогда не берусь за проигрышные дела. Или победа, или расстрел.

У адвоката самое важное — это его реноме. Успех адвоката на нем базируется. Я никогда не возьмусь за дело, где я не вижу результата. У меня есть слоган: «Нет другого результата, кроме победы. Но и нет победы без результата».

— Это как?

— Вот пример. Приходит ко мне человек и говорит: «Мне оффшор должен деньги». Я изучаю дело и понимаю, что есть полная доказательная база и я точно выиграю. Но я вижу, что пройдет год-полтора, мы все выиграем, но денег там уже не будет. Клиент не получит ничего. Когда я объясняю это человеку, то он уходит с благодарностью ко мне. Поэтому клиенты, которые у нас есть, — это клиенты, которые возвращаются.

Есть еще одна важная заповедь, которую я получил в Америке от своего наставника: «Из 100 человек, которых мы обслуживаем, может быть, 5% расскажут своим знакомым о том, как хорошо поработал адвокат. Но если клиент будет недоволен сотрудничеством, он абсолютно точно об этом расскажет всем вокруг». И это правда.

Поэтому я никогда не берусь за проигрышные дела.

— Получается, вы оцениваете своих клиентов на предмет выигрышности дела и готовности вам заплатить?

— Не совсем так. Я веду дела, которые никоим образом не вознаграждаются. Какие деньги я мог взять с Плисецкой? Лиепы? Лады Дэнс? Поплавской?

Ты берешь это дело, которое у всех на слуху, выигрываешь его, и все понимают, что ты именно тот человек, который может решить их вопрос. До 60% дел мы ведем бесплатно. Но эти дела отражаются на прибыли, которая приходят от других клиентов.

— Вам знакома профессиональная зависть?

— Никогда в жизни! Есть 2 вещи, которые мне чужды: зависть и месть. Это потеря времени.

— И вы никогда не испытывали сожаления, что громкое дело досталось не вам?

— Никогда. Я как человек воспитан все-таки Западом. Там другое сознание. Та старая ментальность, сейчас ее почти нет, мне очень нравилась. Тогда говорили так: если твой сосед заработал, значит, ты тоже можешь. Зависть была убрана из моей ментальности, полностью. Наоборот, если люди работают, если они успешны — здорово!

Когда я впервые увидел в Париже улицу с мебельными магазинами, я вначале не понял, как такое возможно: они же все конкуренты. Но потом до меня дошло: именно сюда придут люди выбирать мебель, и неважно, к кому именно. Сегодня — к тебе, завтра — к соседу. Если в России будет много успешных адвокатов, будет хорошо. Значит, мы поднимаемся.

Этим я отличаюсь от очень многих людей, живущих в стране. Своих коллег, которые мыслят аналогично, я очень уважаю. Как правило, если два адвоката встречаются в суде как процессуальные противники, то всё — они враги. Так заложено в российской ментальности. Но это же ошибка. Мы профессионально выполняем свою работу, здесь не может быть ничего личного. Есть всего несколько моих коллег по всей России, с которыми после суда мы идем пить кофе, разговариваем, приглашаем друг друга в гости. И тут неважно, какие мы гадости говорим друг другу на суде.

— Настоящие гадости говорите?

— Можем.

АДВОКАТ КОРОЛЯ

— Есть у вас победы, которыми вы особенно гордитесь?

— Из громко прозвучавших процессов, закончившихся нашей победой, расскажу о деле Филиппа Киркорова. Это дело никто не мог разрешить в течение нескольких месяцев. Я решил его за 3 дня. Может, помните, некрасивую ситуацию с режиссером Яблоковой?

— Помню. Все СМИ о ней писали. Как вам удалось разобраться, что к чему, да еще и за такой рекордный срок?

— У меня есть свое определение ума. Вот что такое ум? Это способность анализировать. Мы анализируем всё. И чем более всесторонний анализ любой дилеммы — есть кашу или не есть кашу — человек проводит, тем он умнее.

С Киркоровым произошла такая история. Он настолько вошел в раж, когда его оскорбила эта девушка, что не помнил буквально ничего. Телевидение тиражировало информацию, что он бил ее ногами. Каналам подпевали лица, заинтересованные в том, чтобы свалить его с пьедестала. Для конкурентов это хорошо. Мне объяснили продюсеры, что наш шоу-бизнес делится на звёзд разной величины: одни «опустошают» город на 3 месяца, другие — на неделю и так далее. На концерты ходят одни и те же люди. У них есть определенный бюджет. И когда туда приезжает Киркоров, бюджет с радостью тратится целиком на его концерт, и в ближайшие 3 месяца ни один артист туда не поедет: у зрителей нет денег. Поэтому сбросить короля мечтали многие. Это открыло бы другим путь к гастролям, деньгам.

Мне надо было понять, в чем дело. Филипп рассказал мне, что эта история произошла в Кремле, на репетиции «Золотого граммофона». Я проанализировал ситуацию и понял, что в Кремле не может не быть камер. Мы едем в Кремль, находим главного по охране, просим запись. Смотрим: там нет ничего такого, о чем говорилось в эфирах. Это была суббота.

В воскресенье вечером я собрал в Останкино человек 40 из московской богемы. Показал им запись, предварительно забрав все телефоны. Потом они вышли из зала, где их ждали корреспонденты. Все в один голос сказали, Филипп никого не бил. И тогда другая сторона предложила мировую, потому что все их обвинения рассыпались как карточный домик. Непростой был процесс.

КОЛЛЕКЦИЯ

— Расскажите о ваших коллекциях.

— Выражаясь языком музейщиков, у меня 40 000 единиц хранения. Это много. Я коллекционирую только XX век. Все остальное меня не интересует. Мне скучно в XIX веке. Мне неинтересно в XVIII веке. И так далее.

Я собираю все, что связано с XX веком, я его дитя. Он непростой, трагичный... В основном мои коллекции связаны с 20–30-ми годами этого века. Они мне нравятся больше всего. Между двумя войнами и у нас в стране, и в Европе много интересного происходило. И немного 60-е годы, потому что это последние годы в нашей цивилизации, которые сказали что-то новое. Все остальное — перепевки.

Я собираю фотографии, плакаты, фарфор, бронзу, ковры, мебель, фаянс, книги, живопись. У меня есть большие коллекции. Например, киноплакаты. Есть среди них и западные, но скорее для того, чтобы они оттеняли наши.

Есть у меня серьезное увлечение. Я купил архив Любови Орловой и Александрова, хотел его издавать.

— Что он из себя представляет?

— Восемь тысяч фотографий, дневники. При этом шесть тысяч — никто никогда не видел. Но, повторюсь, никто кроме меня не захотел издавать этот бесценный памятник нашей культуры и истории. Тогда я решил, что сделаю это сам. А еще буду делать их музей. Сейчас выходит том 3, всего их будет 12.

Это серьезная работа. Это же не просто опубликовать фотографию. Надо определить, кто на ней, рассказать об этом человеке. Сложная, кропотливая, но безумно интересная работа. Надо расшифровать дневники и записки. Их множество. Александров — уникальный человек, он вообще ничего никогда не выбрасывал, всё собирал, хранил, — абсолютно все бумажки.

Сложность работы заключается еще и в том, что часть архива была разворована и продана. Я продолжаю собирать, докупать его по всему миру. Я занимаюсь этим уже 8 лет, но сейчас тома начинают выходить один за одним. Может, когда-то какое-нибудь издательство выпустит полное собрание.

Кстати, на днях я встречался с представителями музея Помпиду, они хотят перевести на французский 4 тома и издать у себя. А что Россия?

Складывается хорошая коллекция фотографий, скоро будет выставка. Наверное, вместе с Van Cleef. Я придумал замечательное название «Женщины Александра Добровинского». Еще у меня огромные коллекции лаковой миниатюры — за что получил от итальянцев орден, потому что сделал это открытие в культуре и культурологии XX века, — и агитационной кости.

Вы, наверно, не знаете, что такое агитационная кость. Двадцатые-тридцатые годы — это период ар-деко. Кость — была одним из его любимых материалов. В России много мамонтовой кости, вся Сибирь покрыта ею. Из нее делались рамки, статуэтки, которые так или иначе были связаны с агитацией «за счастье». Очень красивые вещи.

Есть коллекция палехской миниатюры. Палех — деревня, в которой писали иконы. А когда пришла революция, с иконами все стало очень плохо. И мастера начали писать на те же сюжеты революционные сценки. Вместо входа Христа в Иерусалим появилась шкатулка «Въезд Владимира Ильича Ленина в Петроград». А всё остальное — то же самое.

 

БЛИЦ

— Вы любите отдыхать?

— Да.

— Идеальный отдых — это...

— Смена труда.

— Вы активно проводите отпуск?

— Да, я нигде так физически не устаю, как на отдыхе. Не могу лежать на пляже пузом кверху. Мне так скучно. В отпуске я работаю, но над другими проектами. Пишу рассказы.

— Вы устаете от работы?

— Нет. Занятый адвокатский кабинет хорош тем, что каждый час здесь новые люди, я отдыхаю от этого. У меня есть силы и желание творить.

— В Лувре висит фальшивая Мона Лиза?

— Да, на своей лекции «Преступления в искусстве» я доказываю это.

— Любимый фильм?

— Их 4. «Мужчина и женщина», «Супружеская жизнь», «Кабаре» и «Дамы и господа». Ну, может быть, еще «Берегись автомобиля».

— Любимая книга?

— Ирвин Шоу «Вечер в Византии». Ее я читал 3 раза. В 16 лет это было забавно. Когда мне было 30 лет, это было близко. Когда мне было 50 лет, это было моё. Я настолько проникся этой книгой, что сейчас боюсь её перечитывать.

Пожелания читателям банка

Получайте удовольствие от жизни. Живите с улыбкой, и тогда к вам придет удача.